- Никто не сказал. Я сам видел, - Ростик, беспечно счастливый оттого, что нежданно-негаданно прищучил старшего брата Ваню, хитро прищурился.
- Где ты видел? Чего ты... чего ты, блин, выдумываешь... - начал было Ваня популярный в таких малоприятных случаях процесс отпирания, но Ростик не дал ему договорить.
- И вовсе я не выдумываю. Это было зимой... - Ростик, словно наслаждаясь Ваниной некоторой растерянностью, многозначительно замолк, не продолжая и ничего не поясняя.
- Ну, и что было зимой? - Ваня изо всех сил попытался придать своему голосу как можно больше небрежности и даже насмешливости, чтобы столь незамысловатым образом поставить маленького Ростика на место.
- Мы спать легли, а я сразу не мог уснуть... - Ростик снова многозначительно замолчал.
- И что... что дальше? - в голосе Вани напускная насмешливость незаметно сменилась плохо скрываемым нетерпением.
- Ну, я не мог уснуть... А ты полежал какое-то время и говоришь мне тихо: "Ростик!", а я
как будто сплю - не отзываюсь. А ты полежал минутку и снова меня позвал: "Ростик!", а я опять не отзываюсь... мы с тобой тогда еще поссорились, и я не хотел с тобой разговаривать. Вот... я лежу, как будто сплю, и вижу, как ты перевернулся на спину, и одеяло твоё там, где пипи... - Ростик, увлеченный воспоминанием, хотел сказать привычное ему слово "пиписька", но, своевременно вспомнив, что Ваня не далее как утром за это слово его ругал, тут же благоразумно исправился, - где петушок... вот, одеяло твоё стало колыхаться вверх-вниз... ну, так, как если рукой делать вот так, как ты мне сейчас показал... и еще ты сопеть стал, и кровать стала скрипеть... - Ростик на секунду умолк, вспоминая, не упустил ли он какие-либо важные для Вани подробности, но, ничего нового к уже сказанному не вспомнив, простодушно продолжил свой изобличающий Ваню рассказ. - Ну, и вот... я еще хотел перестать на тебя обижаться и спросить, что ты делаешь, а потом... я уснул, - неожиданно закончил Ростик и тут же, ни секунды не дав Вани для какого-либо ответного комментария-опровержения, посмотрел на Ваню уже не хитро, а со всей искренней силой своей неподкупной любознательности. - Ваня, ты дрочил, да?
Ну, и что было бедному Ване, не без некоторого внутреннего смущения выслушавшему из бесхитростных уст маленького Ростика столь бесхитростную и вполне житейскую историю, отвечать? Действительно, Ваня не раз и даже не два, а довольно часто делал именно так: негромко окликал Ростика и, когда Ростик не отзывался, что неоспоримо свидетельствовало о том, что Ростик уже спит, безнадзорно начинал играть со своим проявляющим в эти минуты непомерную активность петушком... для подобных игр у Вани предусмотрительно был припасён под подушкой носовой платок, который предусмотрительный Ваня всегда успевал подставить, едва петушок начинал конвульсивно дергаться в завершающих судорогах экстаза... Утром Ваня платок либо стирал, либо прятал в ящик своего стола, чтоб постирать его днём, - и всё было шито-крыто: никто ничего не знал... И вот - на тебе: "шито-крыто"... Выходит, что маленький коварный Ростик однажды и даже не далее, как зимой, его, старшего брата и студента технического колледжа, самым что ни на есть банальным образом подловил за этим хотя и увлекательным, но всё-таки одиночным занятием, и только спасительное малолетство Ростика не позволило сделать Ростику неоспоримо правильные выводы...
- Ну, Ваня... скажи: ты дрочил в ту ночь? - Ростик, хотя теперь и уверенный в том, что Ваня в ту ночь делал именно это, тем не менее решил всё-таки уточнить.
- Ну, наверное... - не без некоторого над собой нравственного усилия отозвался Ваня. - Может, и дрочил... - добавил он. И, чтоб маленький Ростик не особо возгордился своим коварством, тут же попытался расставить, как это принято говорить, все точки над "i": - Я иногда так делал... ну, играл со своим петушком... иногда... все это делают! - неожиданно закончил Ваня тернистый путь лавирования между правдой и вымыслом в отношении самого себя.
- А я не делаю...
Маленький Ростик, всё так же доверительно стоящий перед Ваней со спущенными штанами и возбуждённо вздёрнутым петушком, хотел сказать только то, что сказал, и ничего кроме этого, но Ване вдруг почудился в словах младшего брата некий скрытый укор и даже тайное превосходство... ну, типа: все вы - онанисты, дрочитесь и тащитесь, и только я, маленький Ростик, чист и непорочен, как дева Мария, - вот что послышалось взрослому Ване в совершенно бесхитростной и однозначно не имеющей такого коварного смысла фразе маленького Ростика! И понятно, что Ростик не только не мог всего этого подразумевать, но даже не мог так подумать, ибо, во-первых, в его малолетнем лексиконе еще не было старорежимного слова "онанист", которое когда-то употреблялось в разных квазинаучных статьях бесконечно партийных светил отечественной медицины и которое ныне можно услышать разве что из уст замшелых, на весь мир озлобленных девственников, а во вторых - при ближайшем и более пристальном рассмотрении самого вопроса "кто есть ху" настораживать и смущать, исходя из здравого смысла, должно не здоровое и упоительное рукоприкладство, а, как говорится, очень даже наоборот... да, мой читатель, именно так: настораживать и смущать, исходя из здравого смысла, должно как раз таки отсутствие всякого стремления к оному рукоприкладству, и прежде всего и даже особенно должно тревожить такое отсутствие какого-либо стремления к рукоприкладству на определённом этапе жизни, и потому укорять кого-то в том, что он этим занимается - не просто глупо, а всё равно, что обзывать деву Марию "ночной бабочкой" или, не побоимся этого словосочетания, "валютной проституткой"... Короче говоря, мой терпеливый читатель, маленький Ростик сказал только то, что сказал, и ничего более. И он, конечно же, был совершенно не виноват, что именно послышалось в его правдивых словах старшему брату Ване. А между тем, Ваня одномоментно посуровел.
- Ну, блин... много ты понимаешь! Я тебе что обещал? Наказать тебя за то, что ты чашку чуть не разбил... так? - Ваня проговорил это отрывисто и даже грубо, при этом несильно дернув Ростика за бедро и таким более чем наглядным образом как бы демонстрируя-подтверждая всю неукоснительную педагогичность своего первоначального намерения
- Так, - безропотно согласился Ростик, тут же вспомнив, каким волнующим словом заменил Ваня слово "наказание" не далее, как утром...
- Вот и давай... ложись! - коротко приказал Ваня, чуть отодвигаясь в сторону, чтобы дать возможность маленькому Ростику лечь на кровати - кверху попой для предстоящего наказания.
Не возражая и даже невольно выражая готовность быть полноценно наказанным за чуть не разбитую чашку, Ростик в тот же миг оказался на кровати и, скользнув коленями по покрывалу, вытянулся в полный рост, подставив Ване голые круглые булочки - для наказания.
Ваня секунду-другую с невольным любованием смотрел на белоснежную, элегантно рельефную попку лежащего на животе маленького Ростика... рука его потянулась... потянулась сама собой - и ладонь Ваниной безнадзорной руки гармонично и плотно легла на девственно оттопыренное полушарие... О, мой читатель! Надо ли говорить и объяснять, что всё это время, что Ваня с Ростиком разговаривал-беседовал, Ванин петушок, прижатый к ноге, не только не успокоился и не впал в дремотное забытье, а даже наоборот - разъярился и разошелся еще больше! И ярость эта была такова, что у Вани, студента первого курса технического колледжа, уже не просто сладко, а почти больно ломило в промежности, и ломота эта, бесконечно сладостная и вечно желанная, неутолимым жаром колыхалась-плавилась в непорочно сомкнутом отверстии его шестнадцатилетнего зада... Конечно, это была не попка Серёги, о которой Ваня время от времени импульсивно грезил по причине исключительно эстетических поползновений, и тем не менее... тем не менее, ощутив ладонью упруго-мягкое полушарие, Ваня, студент первого курса технического колледжа, невольно замер... да, Ваня замер, а ладонь его... ладонь его, наоборот, чуть колыхнулась, потому как Ростик, словно умышленно дразня эстетические чувства старшего брата, на мгновение сжал и тут же разжал бархатисто-нежные ягодицы... Ну, и что, мой читатель, скажи мне на милость, было Ване сейчас делать? Будь на месте Вани опытный или даже неопытный, но явно осознающий себя бойлав - один из той невидимо многочисленной и неубывающей когорты самоотверженных и совершенно однозначных любителей попок, он бы, я думаю, не растерялся... да что там думать! Любой, даже самый робкий любитель этих упругих полушарий при таком совершенно сказочном раскладе и сюжета, и самого маленького Ростика, уткнувшегося лицом в подушку, не растерялся бы точно, и даже... даже - не растерялся бы наверняка! Но Ваня... ах, мой читатель, мой вечно спешащий, нетерпеливо бегущий куда-то читатель! Разве ты еще не понял, что Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, весь сексуальный опыт которого сводился пока лишь к забавам да проказам со своим неугомонным петушком, сам досконально еще не знал и со всей неоспоримой очевидностью еще не ведал главного, а именно: кто он есть в своей сексуальной жизни и в чем, в каких негасимых стремлениях, заключается-выражается его истинная непреднамеренная суть? Да и можно ли Ваню в этом укорять? - все ли, спрошу я, мой непредвзято проницательный читатель, знают это в шестнадцать лет с той действительно неопровержимой очевидностью, с какой утверждают это для окружающих? Знаю, читатель мой, знаю! Предвижу, что ты спросишь сейчас: а как же Ванины юные грёзы о попке друга Серёги? Разве эти мечты и грёзы не есть полноценное свидетельство Ваниных подлинных интересов? И разве его бесплодные усилия над телом Раисы, в пьяном забытьи валявшейся на одной из бесчисленных коек общаги, не говорят дополнительно о том, в чем выражаются Ванины интересы? Разве мало всего этого, чтобы поставить окончательный и несмываемый диагноз? Мало! - отвечу я, и здесь, мой читатель, я буду твёрд и совершенно непреклонен. Ибо разве такая уж редкость - суетливо скомканный или даже совсем неудавшийся первый в жизни половой акт с лицом пола противоположного? Разве в шестнадцать лет, - спрошу я, - все такие лихие мачо, тарзаны и казановы, каких с неуёмной целенаправленностью в изобилии демонстрируют нам глянцевые страницы разнообразных благочестивых журналов? Ах, не надо обманывать! И не надо обманываться! - добавлю я. И тот факт, что петушок Ванин вдруг закапризничал и побрезговал совокупляться с бездонным чревом общедоступной Раисы, повсеместно используемой в общаге в качестве нехитрого и безотказного ебального станка, еще ни о чём не говорит ни прямо, ни косвенно, ни, если выразиться более понятно, дополнительно. А что касается Ваниного непосредственного и даже как бы перманентного интереса, проявляемого к Серёгиной попе, то и здесь я бы не стал торопиться с выводами и определениями. Разве такая уж редкость - юные и даже горячие, но ни к чему конкретному не обязывающие эротические мечты-фантазии, имеющие легкий голубой оттенок? И разве в основе искренней дружбы двух самых обычных парней нет пусть даже глазу не видимой, пусть совершенно и однозначно этими самыми парнями в реале неосознаваемой, но неизменно присутствующей в их стремлении быть вместе вечного, как сама жизнь, налета гомоэротичности? Да, мой читатель, да и еще раз да: всё в этой жизни не так просто и, добавим, всё не так однозначно, как нам, нетерпеливым, порой этого сильно хочется в вечном нашем стремлении поскорее добраться, долететь, добежать до самого-самого главного...
