Подавшись всеобщему настроению достатка, сытости, беспечности и вседозволенности, Таня напилась шампанского, вскочила с другой девушкой на стол, обнажилась и подбадриваемая присутствующими стала танцевать подрыгивая бедрами под звуки "Интернационала" доносившиеся с патефона. Глядя на молодую, пышущую здоровьем, очаровательную Таню, собравшиеся мужчины цокали языками, поглаживая усы, протирали запотевшее пенсне и что-то невнятное гундосили, вытирая с пьяных рож слюни (большинство приглашенных ответственных работников партийного и хозяйственного актива области были грузинами, евреями и литовцами) и представляли себе свой новый мир, который они строили светлым и радужным, ради которого не зря они столько убивали, мучили, насиловали и грабили, недалеких, тупоголовых, холуйски услужливых россиян. Но как говаривал классик "не долго музыка играла, не долго фраер танцевал", эта лексика хоть и была знакома большинству присутствующих, так, как в дореволюционном прошлом все они были обыкновенными уголовниками, но в новой, сытой, вольготной и безнаказанной жизни стала забываться. И возмездие пришло неожиданно. Полковник Гоцешвили, будучи начальником областного управления НКВД, прознав про бурное застолье, на даче второго секретаря обкома, на которое тот по неосмотрительности его забыл пригласить, посчитал себя уязвленным и затаил злобу. Донесла на второго секретаря его жена, которая, кстати и была любовницей кавказца. Осерчав не на шутку, Гоцешвили распорядился всех участников непристойной попойки арестовать и допросив в застенках НКВД судить. Вместе со вторым секретарем по сложившейся традиции, арестовали и его неверную жену. На открытом судебном процессе, который проходил в городском Доме культуры железнодорожников, они оба сознались в том, что оба работали на британскую разведку и получили задание по которому она используя свою женскую привлекательность должна была заманить в укромное место на правительственной даче для ответственных работников в Пицунде товарища Сталина, а он пользуясь беззащитностью Вождя должен был коварно убить Отца народов. Истошно вопя на весь зал, бывший второй секретарь просил трудящихся сурово покарать его и его жену за столь низменные намерения, коварную измену и двурушничество, выражал уверенность в том, что искоренив таких заклятых врагов трудового народа как он, Советское государство построит процветающее общество и добьется всеобщего благоденствия для народа, как учил Великий Ленин и учит Великий Сталин. Обвиняя, прилюдно, себя во всех смертных грехах, он надеялся, что Гоцешвили, выполнит данное им обещание и сохранит жизнь детям. После зачитки, очень мягкого по мнению собравшихся в зале тружеников, приговора 18 человек расстреляли во дворе тюрьмы вечером этого же дня, 12 дали по 25 лет лагерей и лишь 24 (в основном обслуживавшему банкет персоналу) дали по 10 лет, все по той же 58 статье УК РФССР. Расстрельная команда всех приговоренных раздела до гола. Мужчин выстроили в одну шеренгу у стены. Жену второго секретаря, даму с фигуристыми формами, заставили по очереди танцевать медленные, задушевные вальсы со всеми приговоренными, и когда у мужчины вставал пенис, его отводили в сторону и расстреливали "за блуд". Последним был муж. У него от страха и увиденного никак не вставал. Тогда жену заставили поласкать его и совершить с ним половой акт. И когда они соединились четыре пули пущенные с близкого расстояния из винтовок пробили их тела навылет. "Они померли в любви и согласии", - умилялись нквэдешники и страшно гордились своей задумкой. Гоцешвили сдержал свое слово, и детей второго секретаря отправили в детский дом на границе области, где они и скончались через год от голодухи и сыпного тифа.
Из окна своего кабинета всю драму расстрела наблюдал Гоцешвили и Таня. Ее задержали со всеми вместе, но смазливая мордашка и точеная фигурка, ей оказали неоценимую услугу. На одном из допросов ее увидел Гоцешвили и прельстившись ее внешностью забрал ее к себе. Поставив ей условие, или найти двух раскованных подружек и составить ему компанию и его кавказским друзьям, или отдаст она Сибири лучшие годы совей жизни, и это в лучшем случае. Увиденное, во дворе, утвердило ее в необходимости тесного сотрудничества с органами. Смотавшись к себе в деревню, она поделилась своей безвыходной ситуацией Лене и Кате, и подружки пообещали ей содействие. В назначенный час они собрались в условленном месте. Ребята подъехали на большой, шикарной машине и поехали отдыхать на дачу к Гоцишвили. Девушкам нравились эти молодые, уверенные в себе парни. И хотя все они работали в органах, о которых ходили самые противоречивые слухи, вели себя они по джентельменски. Не жадились, и угощали девушек вином, конфетами и мороженным, любили их страстно, пылко и горячо. Покладистые и сговорчивые девушки тоже понравились ребятам, и Таня была прощена, став внештатным осведомителем органов. Постепенно Гоцешвили и его друзья охладели к Тане, и она стала выполнять деликатные поручения органов. Ее подкладывали в постель к ответственным работникам области и она на другой день исправно докладывала о чем те в порыве страсти говорили, о ком рассказывали анекдоты в предшествовавших близости застольях. Именно по заданию органов она и не эвакуировалась, а осталась в подполье. Допрашивая Таню Бичени понемногу проникался к ней внутренней симпатией, он даже любил как-то по особенному, эту красивую, по детски наивную и искреннюю девушку волею судьбы попавшую в такие замысловатые жизненные перипетии. Когда подошло время повешенья, на центральную базарную площадь деревни немцы и полицаи и согнали все население этой и соседних деревень. В центре стояли два высоких столба, и между ними была перекинута перекладина. Между столбов стояла грузовая машина, в кузове которой, аккурат под перекладиной, стояла табуретка. С перекладины свешивалась веревка заканчивающаяся зловещей петлей.
Когда в горницу к Бичени ввели Таню в одной исподней рубахе, такую поразительно беззащитную и трогательно взволнованную, все в груди у него перевернулось. Он подвел ее к окну и показал взглядом в сторону приготовлений. Она взглянула на висильницу, смертельно побледнела и повалилась в руки Бичени без сознания. Дав команду позвать фельдшера, он перенес ее на лавку у стены. Лысый, грузный старичок фельдшер засуетился в своей медицинской сумке, нашел нашатырь, смочил ватку и поднес к лицу Тани. Она пришла в себя от резкого запаха, вскочила с лавки, со страхом оглядела всех вокруг и вся дрожа прижалась к Бичени, как бы ища у него защиты и не понимая, что это он еще вчера поздно вечером подписал ей смертный приговор. Он не удержался и погладил ее роскошные распущенные волосы, слегка приобнял за плечи и посадил на лавку. Она тут же вскочила и опять прижалась к нему с ужасом глядя на двух здоровенных автоматчиков которые пришли сопроводить ее на место казни и нерешительно топтались у двери ожидая указания офицера. Взглянув на Таню еще раз, Бичени резко встал, вышел в соседнюю комнату, где в одном исподнем валялись пьяные со вчерашнего дня, приведенные полицаями для услады эсэсовцев, девки. Взяв одну из них за руку, он, не взирая на ее протесты, втолкнул в комнату где ждали автоматчики.
- Вот, она тебя выдала нам, - показал он на приведенную девушку. Таня с ужасом узнала Лизку, соседку по улице, которая тоже работала на подпольщиков. Но Лизка была комсоргом третьего отделения отряда партизан и не раз на собрании песочила Таню за банные мероприятия и говорила, что советская девушка должна блюсти свой моральный облик, что бы после войны не было стыдно односельчанам в глаза смотреть. Вот она заводит шашни только с немцами и то для того, что бы добыть для партизан у них ценную информацию. И вот эта Лизка еле стоит на ногах, пьяно ухмыляется, и это она ее предала.
- Налей ей выпивки, пусть выпьет за твое здоровье, - твердо сказал Бичени, почти не коверкая русские слова. Поняв, что и от него защиты не будет и еще больше от этого задрожав, Таня подошла к бутылю с самогоном, сделав усилие над собой справилась с подступавшей истерикой, поднесла горлышко к граненому стакану стоящему на столе и дрожащими руками стала наливать мутный самогон в стакан проливая много мимо и противно стукая горлышком о края стакана.
- Че, плескаешь мимо п: да непутевая, - пьяно заорала на нее Лизка.
- Продукт надо беречь, - продолжила она, громко икнув.
Взяв стакан в руку, состроив глазки Бичени, Лизка жеманно оттопырив мизинец, чокнулась с бутылкой и произнесла: "Ваше здоровье гер офицер, и тебе здоровьица Танюша" Пила, неприятно булькая и пуская в стакан слюни. Допив, поставила неуверенно стакан на стол.
- Ты, Танька дура! Посмотри, какие мужики без дела стоят, - заплетающимся языком вещала Лизка.
- Все мы бабы б: ди, и всем нам одно надо. А ты Танька не задавайся и свою ма:ду раньше других не суй.
- Лучше пусть они тебя по жопе рукой гладят, чем шомполом охаживают и эту штуку на тебе испытывают, - и она попыталась изобразить отвращение глядя на полевой телефонный аппарат.
- Касатик иди, приголублю, - заверещала Лизка пытаясь из исподней рубашки вытащить грудь. Это не получалось и она порвав рубаху вывалила наружу две огромные груди. Стремительно кинулась и обняла одного из автоматчиков. Молодой немец, не против был, потискать такую доступную фрау, но остерегаясь офицера оттолкнул Лизку к столу.
- Ты не хочешь любви? Да ты не знал еще любви. Иди я тебе покажу, что такое настоящая баба, - пьяно шамкала Лизка. Потом довольно ловко повернулась к столу и налив себе еще стакан стремительно его осушила. Зажевала хлебом и уставилась на Таньку.
- Ты геройка, ты молодец. Только трахать при всех ее не надо гер офицер, - скорчив пьяную гримасу говорила Лизка Бичени, крутя у него пальцем перед лицом.
Бичени зло глянул на нее, привлек ее к себе, громко дал команду фельдшеру. Таньку колотил озноб, все происходящее было как в тумане. Фельдшер открыл ампулу, набрал содержимое в шприц и подошел к Бичени. Тот сноровисто завел руки Лизки на зад и стянул их там ремнем, повернул лицо Лизки к себе, вдруг резко ущипнул ее за грудь. Лизка взвизгнула вывалив язык. Который тут же крепко ухватил Бичени. Лизка попыталась убрать язык, но это ей не удалось, повозившись, она прекратила сопротивление. Фельдшер сноровисто подошел и сделал ей укол в язык. После этого Бичени отпустил его. Она его спрятала и бессмысленно, пьяно уставилась в Бичени. Потом высовывала его и пыталась посмотреть на свой язык. Минут десять сидела с открытым ртом и пыталась петь какую-то песню. Но язык быстро распух, и изо рта вытекала, только слюна, и слышались нечленораздельные звуки. Он быстро толкнул ее автоматчикам. Те подхватили ее и выволокли на улицу. Когда в комнате никого не осталось, Бичени подошел к Тане, страстно поцеловал ее пересохшие губы и вышел во двор.
