Она сидела за столом в маленьком кафе. Прошедшая полчаса назад репетиция была тяжелой, и поэтому она решила провести некоторое время на летней веранде модного заведения на Цветном бульваре. Теплый ветер трепал ее длинные рыжие волосы, вызывая улыбку на ее пухлых губах. День прошел хорошо, и вечер начинался вполне приятно. Девушка откинулась на спинку плетеного кресла и вытянула свои длинные ноги под столом. В ее голове мелькала шальная мысль скинуть балетки и усесться в кресле по-турецки, но благоразумие призывало держать себя в рамках приличий.

Тогда девушка поступила иначе: она закинула руки за голову и начала трепать свою шикарную медную гриву. Несколько секунд, но этого хватило, что бы продемонстрировать всем желающим спортивный топ. Скрывавший крепкую грудь правильной формы и рельефный пресс постоянно занимающейся танцовщицы.

И надо было так совпасть, что в этот момент в кафе вошел молодой человек, перед которым развернулось это представление. Это называют в то время и в том месте. Парень переборол ступор и прошел дальше по веранде в поисках места, но оказалось, что свободен только столик рядом с медноволосой. Он неуклюже сел напротив девушки, и несколько нервно ей улыбнулся. Та благосклонно улыбнулась в ответ, сверкнув светло-зелеными глазами, но тут же забыла о нем.

Парень же уставился в меню, пытаясь сосредоточиться на заказе, но его взгляд постоянно возвращался к девушке. Впервые он радовался густоте своих бровей: не сразу и поймешь, куда направлен взгляд исподлобья. Как же тяжело побороть природную стеснительность, и познакомиться с понравившейся девушкой. В его воображении возникли две фигуры. Справа девушка, подтянутая, стройная, каждой черточкой говорящая о тренированности и грации, слева он - пусть и не толстый, но явно недостойный находиться рядом с такой красоткой. Парень тяжело вздохнул и, захлопнув меню, подозвал официанта.

- Глинтвейн, будьте добры.

Мужчина принимавший заказ округлил глаза, но ничего не сказал. Парень и сам понимал, что напиток не по погоде, но... да он сам не знал, почему его выбрал. Не хотелось признаваться, что ткнул пальцем в меню. Даже если признаться надо было только себе.

Девушка с удивлением смотрела, как странный парень медленно пьет глинтвейн и что-то черкает в блокноте. Она чувствовала, что он смотрит на нее. Мимолетно, скользя взглядом в сторону, но постоянно. Он не мог оторвать от нее взгляд, и ей это льстило. Но танцовщица знала, что такими вещами заигрываться не стоит, парень вполне мог быть и маньяком. Это Москва как никак. Поэтому она в последний раз почти случайно распахнула курточку, подгадав так, чтобы он увидел все, что пытался рассмотреть.

Но вместо ожидаемой похоти, в его глазах вспыхнуло восхищение. Неподдельное. Такое же выражение глаз было у зрителей при выступлении её группы. Ручка чиркнула по блокноту и этот удивительный человек выругался. По-японски, затем по-немецки, завершив все тирадой на французском, которую она слышала в одной из частей "Матрицы". Надо отдать должное молодому человеку, он ругался очень тихо, и если бы танцовщица сидела дальше, то ни за что бы не услышала.

Так продолжалось еще какое-то время, но вот он встал и пошел внутрь здания, оставив блокнот и ручку на столе. Девушка проводила его взглядом, отмечая немаркую, но качественную и хорошо подобранную одежду. Повседневный стиль, рассчитанный на удобство. Как только парень скрылся за стеклянной дверью, он подвинула свое кресло и дотянулась до блокнота.

На белом линованном листке была изображена... она, в тот момент, когда курточка задралась и распахнулась, обнажив торс. Рисунок был схематичным, но весьма узнаваемым. Под ним тянулись перечерканные строки, в которых с трудом узнавались русские буквы, складывающиеся в слова: "совершенство", "медь", "блеск".

- Стихи... мне?

- Скорее для себя, но раз уж они стали достоянием общественности...

Танцовщица вздрогнула и подняла голову, уже понимая, что хозяин блокнота сейчас будет выражать свое недовольство. Где неуверенность? Где какая-то стеснительность? Она впервые почувствовала, как ошибка в оценке человека может повлиять на судьбу. Ледяной голос, прищуренные темно-зеленые глаза, расширившиеся ноздри длинного носа. В этих глазах был один простой вопрос: "Какого... . ты трогаешь то, что тебе не принадлежит?"

Но гнев скрылся где-то в глубине зрачков, почти мгновенно, словно прикрылся плащом-невидимкой. Парень улыбнулся и опустился на свое кресло. Рукава куртки, закатанные до локтей, обнажали волосатые предплечья.

"Настоящая шерсть", - с улыбкой подумала девушка, но когда он пошевелил пальцами, под кожей заходили мышцы.

- Понравилось?

- Что? - девушка так увлеклась игрой мышц, что не сразу поняла вопрос.

- Рисунок.

Она улыбнулась снова. Любая творческая личность хочет одобрения своего труда.

- Да, очень похоже.

Незаметно разгорелась беседа. Девушка с удивлением раскрывала в парне новые горизонты и демонстрировала свои собственные. Танцы, литература, кинематограф. Философия, политика, экономика. Ему оказалось 26, а она призналась, кокетничая, что ей всего 20. Он активно жестикулировал и горячился, а она предпочитала подобранные, меткие аргументы, сохраняя одну позу и изредка сменяя ее другой. Время текло незаметно. Он несколько раз за время беседы вернулся к физическому совершенству танцовщицы, развешивая в воздухе кружева комплиментов. Она краснела и улыбалась, с удовольствием принимая эти слова.

Минуты складывались в часы, улицы Москвы - в километры, а они все ходили и разговаривали. Солнце скрылось: сначала за высотками, а затем и за горизонтом.

- Это мой дом.

Серая девятиэтажка, в которой жила девушка вот уже три года. Два подъезда, сонная консьержка в каждом.

- Если я попрошу чая, смочить охрипшее горло, ты же меня правильно поймешь? - улыбнулся ее спутник.

- Конечно, пойдем.

Квартира была небольшой, но уютной. В цветах превалировал ореховый и его оттенки, с небольшими вкраплениями персикового. Они прошли на кухню. Девушка усадила парня на мягкое кресло в углу кухни, а сама стала рыться по шкафчикам. Внезапно оконное стекло задребезжало. Поэт выглянул в окно и увидел сгустившиеся тучи.

- Буря, - с удивлением отметил он. Он много чему удивился за этот день, но такие вот совпадения были из разряда "то ли плохо, то ли хорошо". По стеклу ударили первые капли дождя, через секунду превратившегося в стену воды. Небо расколола вспышка молнии. Молодой человек подошел к окну и стал рассматривать бушующую стихию.

- Люблю бури, - девушка поставила на подоконник исходящую паром кружку. - Они напоминают о том, как мы ничтожны по сравнению с природой.

Мигнул и погас свет. Насмешка мира над человеком.

- Я боюсь темноты.

От этого признания парень едва не рассмеялся. Такая многогранная личность, и вот в ней проявилась маленькая фобия.

- Не бойся.

Он обнял ее и прижал к себе. Они стояли перед окном смотрели на молнии. Танцовщица, не успевшая переодеться, чувствовала, как сильные пальцы поэта гладят... не, ласкают, именно ласкают ее живот.

- Что ты делаешь?

Она не попыталась убрать его руки или как-то помешать ему.

- Ничего.

Пальцы скользили по коже, словно ветер, иногда надавливая чуть сильнее. Девушка почувствовала дрожь в его руках и мягко накрыла его ладони своими, направляя ласки. Она откинула голову ему на плечо, подставляя шею под поцелуи, и он не упустил эту возможность. Его дыхание было горячим, а губы сухими. Он скинул ее ладони, сам решая, как и что ему делать. Одна рука медленно опускалась ниже, в штаны, сжимая сквозь ткань ажурных трусиков ее пах. Дыхание девушки участилось, грудь стала подниматься и опадать. Когда пальцы сомкнулись на соске, играя с ним, она выдохнула первый за этот вечер стон. Низкий, едва слышный.

- Постони для меня, - тихий шепот поэта возбуждал ее, наверное, даже сильнее чем ласки.

По кухне пронесся еще один стон - это пальцы сдвинули в сторону небольшую преграду, чтобы добраться для клитора. На ее шее сомкнулись губы, а затем он аккуратно ее укусил. Чуть-чуть, только сжал кожу зубами.

Девушке казалось, что слаще быть уже не может, но поэт демонстрировал ей, как она не права. Топ полетел в сторону, за ним отправились штаны. Вот она стоит перед ним в одних трусиках, трется спиной о его грудь и мечтает, чтобы этот момент не кончался. Последнюю деталь своего туалета она снимает сама, нагибаясь перед ним, открывая доступ к своему влагалищу. Но как только она распрямилась, он подхватил ее на руки и понес в спальню. Прохладный шелк покрывала, вжик молнии, шелест снимаемой одежды.

Ей так плохо видно в темноте, но она чувствует жар мужского тела. Гость наклоняется над ней и целует. В губы, в шею, в плечи, в ключицы. Медленно проводит языком по груди, справа налево, от одного соска к другому. И снова спускается, целуя живот. Все ниже и ниже. Горячее дыхание шевелит аккуратно подстриженные волоски, а затем влажный язык касается клитора. Танцовщица изогнулась в спазме удовольствия. За окном громыхнул гром. Поэт медленно и обстоятельно, растягивая удовольствие, водил языком по этой точке удовольствий, одновременно поглаживая живот и ноги девушки.

Она сжимала его голову пальцами и стонала, метаясь по подушке. Но вот он остановился, новый поцелуй в губы, и она чувствует вкус своих собственных соков, а также как что-то горячее касается ее лона. Она открыла глаза, и в этот момент он вошел в нее: резко, сильно, стремясь сразу достать до ее самых глубоких закутков. Девушка застонала от удовольствия и боли. Он наполовину вышел из нее, а затем снова с силой вонзился. Девушка уперлась руками ему в грудь.

- Мне больно...

Но он развел ее руки и прижал запястья к кровати.

- Потерпи чуть-чуть, девочка, - в его шепоте внезапно прорезались те самые льдисто-стальные нотки, которые она услышала в кафе.

Резкое движение его бедер, и девушка чувствует, как он упирается во что-то внутри нее, как растягивается под давлением влагалище.